Связь времён: Наталья Шиллер

Моя мама, Александра Михайловна Путятина ( Пиявко), купеческого происхождения – потомственная москвичка. Старший ребёнок в семье, она родилась 5 мая 1907 г. На Плющихе.

   На её неокрепшие плечи легла забота о семье в годы революции, когда было разорено домашнее гнездо, погибли родители и многие близкие в войнах и эпидемиях. Рано умерла бабушка Анна Сергеевна. Семья была выселена в полуподвал на Новинском бульваре.

   Моя мама, от природы весёлая и талантливая женщина с огромными карими глазами, хорошо пела и играла на гитаре (даже училась у Иванова- Крамского). Но жизнь складывалась так, что главным стало жёсткое завещание бабушки: « в руках должно быть ремесло».  А маму и учить-то было не надо. Она относилась к той породе женщин, что «родились с иголкой в руке».

   Сколько я помню своё  короткое детство, рядом с мамой всегда была швейная машинка «Zinger». Была мама известной швеёй и закройщицей, ещё и оттого, что знала «французский» крой – шитьё без выкройки.

   Я до сих пор помню платье из крепдешина (во время войны!), сшитое за бочонок квашеной капусты, с десятками пуговок и петелек из « рулика». Мне это казалось волшебством!

   Всё это сохранила детская память, удивительная память моего влюблённого сердца.

   Моей старшей сестре Татьяне (1929 г.р.) было всего 9 лет, когда после пожара в доме на Новинском бульваре наша семья получила комнату в коммунальной квартире на Таганке в «настоящем» московском доме в Товарищеском переулке.

   И тут выяснилось, что мамочке, 32-летней женщине с врождённым пороком сердца и такой страшной жизненной предысторией, предстоит родить ещё одного ребёнка, то есть меня.

   Весь мир ополчился против её намерения – её пытались отговорить (запретить!) врачи, родные, знакомые, впрямую говоря, что эта «глупость» будет стоить ей не только потери материального благополучия, но даже жизни!

   Но я уже жила в ней, и мы уже бесконечно любили друг друга.

   Так и случилось, что 14 мая 1939 года в роддоме имени Клары Цеткин родилась я, со странным  диагнозом - «не жилец». Но мы обе выжили. И сколько нам было отпущено Богом, почти 7,5 лет, до её страшной и безвременной смерти в 1947 году, не расставались друг с другом.

   В моей детской памяти особенно отпечаталось время эвакуации на родину отца и деда, в село Путятино (около Касимова – Ранненбурга) на реке Ягодная Росса, где до сих пор сохранились дома моего деда Путятина Василия Ивановича.

   По воспоминаниям покойного друга семьи  Ст. Полянского  моей маме ( москвичке!) было доверено распределять в селе ХЛЕБ. Он рассказывал, что всегда, держась за подол маминого платья, рядышком стояла крошечная белоголовая кудрявая девочка – это я.

   А по вечерам при свете коптилок у нас в доме собиралось всё женское село «на Наташку». Наверное, от природы во мне был заложен какой-то актёрский талант: двух—трехлетний ребёнок по собственному сценарию разыгрывал целый спектакль. Я надевала полушалок, спускалась в погреб, угощала собравшихся огурцами… что-то пела… танцевала!

   А за рекой были немцы!

   Конечно, мама всегда обшивала всех соседок. Но, будучи настоящей москвичкой, городской женщиной, она при первой возможности (неизвестно откуда взявшейся) сделала всё, чтобы мы – две её девочки трёх и тринадцати лет, сидя на полу теплушки и прячась от милиции, вернулись в Москву.

  Помню – мама любила брать меня 4-х-летнюю на рынок (Тетеринский или Рогожский), где мне полагалось пробовать молоко из крышки бидона и выбирать ягоды. Первая земляника была моя.

   Моей бедной сестре досталась после возвращения из  эвакуации очень трудная задача - утром отвозить, а вечером привозить на саночках меня их детского сада по неосвещённому Рогожскому переулку. Наверное ей было очень страшно…  Но она любила маму и готова была выполнить любую её просьбу. А я, неблагодарная девчонка, говорила ей: « А ты, Танька, противная, уйди – МЫ тебя не любим!» Последний раз эту мою гадость сестра вспомнила почти перед смертью, в свои 82 года! Как же ей было больно тогда!

Мама была моей собственностью, моей любовью, моим всем! Наверное, это была единственная и главная любовь моей жизни.

   Счастье  кончилось 7 марта, когда в больнице на Пироговке моя мама умерла, выстрадав там полгода. Это было время, когда не было не только лекарств, но и мыла, ещё была карточная система… И от Таганки на Пироговку надо было ехать на трамвае…

   В те годы было ещё одно странное правило. В тот страшный мартовский день появилась на свет фотография – у гроба, в котором лежит неузнаваемая мама,  две девочки. Маленькая похожа на забытого щенка…

   Что было дальше – не помню. Спасибо школе – ведь я уже училась в первом классе, и библиотекам им. Покровского и Маяковского, где я делала уроки. Спасибо коммунальной квартире и моим соседям, ведь в то время топили печи, мылись в Трудовых банях, а педикулёз был вполне обычным явлением.

   Однако почему-то я закончила свою 477-ю школу с золотой медалью и, отработав вожатой в пионерском лагере полтора месяца, купила себе первые туфли и прошла собеседование на химический факультет МГУ. Думаю, что мои школьные учителя превратно оценили мои природные склонности, я, конечно, гуманитарий. Но…

   Была я весёлая, неглупая и красивая девочка, часто вызывающая симпатию. Меня не воспринимали как сироту и «несчастненькую».  От мамы мне достался жизненный оптимизм и несгибаемость, но рана в душе жила и живёт до сих пор .

   У меня случилось раннее и счастливое замужество (мы прожили с мужем вместе 47 прекрасных лет). У меня две замечательные дочери (врач и архитектор),  мы с мужем, обеспечив их самым необходимым, рано «отпустили» на волю, и трое любимых внуков (теперь уже взрослых мужиков).

   Но что интересно?!

   Будучи ветераном атомной промышленности и посвятив всю свою трудовую жизнь науке и технике, я всегда увлекалась краеведением, театром, КСП, музыкой, выставками  живописи... Конечно, я всегда стремилась привить эти свои интересы и детям, и внукам. Сказать, что это удалось мне полностью, нельзя. Но кое в чём я преуспела.

   Как же причудлива бывает линия человеческой жизни! Как генетические связи проявляются в судьбе, особенно, если удаётся пожить подольше...

    По мнению людей, знавших маму, я не похожа на неё, но в движениях, поведении, отношении к людям, в разговоре, даже в умении вкусно готовить, я очень напоминаю маму.

   О способностях к рукоделию.

   Я никогда не шила. После смерти мамы швейная машинка, ткани, нитки и прочее ушли к сестре. Не уверена, что в доме была иголка.

   Уйдя с головой в науку (я была очень увлечена специальностью), я никогда не шила, не вязала (да и не из чего было!). Так и прожила до 60 лет, но однажды во время командировки в Чернобыль в одном из покинутых обитателями домов мне в руки попал журнал «Америка». Фотографии 82-х-летней «стегальщицы» из Фултона Мейбл Мерфи и её работ не просто привлекли моё внимание своей живописностью, а, сказать честно, заворожили.

   Так и не поняв «секретов» лоскутного шитья, я надолго была отвлечена от заинтересовавшей меня темы семейными обстоятельствами. Но забыть о поразивших меня фотографиях я уже не могла, поэтому к 2003 году у меня появилась обожаемая «Pfaff”очка, кое-какие приспособления и жалкий набор тканей (вспомните эти годы!). О возрасте я умолчу.

   Долгие годы работы в атомной промышленности не позволяли мне выезжать за рубеж. Но я уже шила, и все мои фантазии, включая даже философские,  находили своё отражение в этом новом для меня  увлечении.  Смерть мужа (любителя джаза) и связанная с этим событием работа «Summer Times”  неожиданно выдвинула меня – самоучку - в число «известных» лоскутниц того времени.

   Спасибо  Римме Быбиной,  Лене Демидовой, Ксении Дмитриевой и ассоциации ,«лоскутниц». Они незаметно для меня и очень деликатно вытащили меня из моего одиночества и беды.

   Как и моей маме, только уже не в молодости, мне пришлось снова и снова падать и подниматься. Помогала в этом безудержная тяга к творчеству. Одновременно появилось другое увлечение. Увидев однажды текстильные бусы и восхитившись их лёгкостью и элегантностью, я как человек науки, придумала (не одна бессонная ночь!) технологию, позволяющую просто и дёшево изготавливать текстильную бижутерию. Бесконечное разнообразие цветов и оттенков, и сочетание различных материалов дало простор фантазии. О необычных украшениях и связанных с ними историях я могу рассказывать часами, о чём свидетельствуют десятки проведённых мастер-классов.

   Слышишь ли ты меня, мамочка? Не иначе как твоими молитвами я ещё жива. Шью неповторимые панно и одежду, объехала со своими работами и пол-России, и пол-Европы, добралась даже до Канады.

   Я называюсь художник - модельер. Я, как и ты, помогаю детям и больным. Меня называют даже лучшим преподавателем Москвы для людей с ограниченными возможностями. Мои персональные выставки называются «Вторая жизнь». Это — правда! Я, как и ты, самоучка. То, что было передано тобой,  дремало во мне, затаптывалось жизненными трудностями, но вдруг вырвалось на волю и стало главным в моей жизни.

PS     1) Всё, что осталось от мамы — это жалкий клочок бумаги свидетельства о смерти и несколько истёртых фотографий.                                                                                                                                                                        2) Я прочитала у Б. Носика в рассказах о жизни русских эмигрантов в Париже, что родственники со стороны моего отца – Путятины - помогали Коко Шанель в создании её коллекции одежды. Вспоминать об этом раньше не рекомендовалось.  Может быть недаром одна из моих известных работ (двое под зонтиком) называется «Chanel №5»?

Наталья Шиллер, Москва